Перевод с литовского Д. Бродского
Радости весны
                 

На небо солнце все выше вздымается, мир пробуждая,
Валит да рушит со смехом творенья зимы прихотливой.
Гибнуть стали труды упрямых стуж и метелей,
Пеной играя, снег исчезает, в ничто превращаясь.
Вот потеплевшие ветры ласкают голое поле,
Всякую травку и цветик зовут воскреснуть из мертвых.
Бор и кустарник проснулись и ветви свои расправляют.
В поле бугры и лощины скидают снежные шубы.
Всё, что в осенней грязи захлебнулось, горестно плача,
Всё, что на дне озер и в болотцах зазимовало
Иль под корявым пнем скоротало лютую пору, -
Всё это нынче гурьбой потянулось приветствовать солнце.

Вылез хорек на свет; из подполий выбрались крысы,
Стаи ворон и сорок, кроты и выводки мышьи,
Даже угрюмые совы тепло весеннее хвалят.
Тучи букашек и мух, комары и блохи роями
Снова явились на свет и уже нацелились жалом
И на убогих крестьян, и на бар, в довольстве живущих.
Спящую челядь свою разбудила пчелиная матка
И понуждает гуденьем за труд поскорей приниматься.
Роем неисчислимым на волю выползли пчелы -
Вот над лужайками реют, в свирели свои заиграли.
А по углам пауки оживились - и потихоньку
Нити сучат, готовят силки для охот предстоящих.
Также медведь и волк разгулялись, весело скачут,
Вновь на опушках незримо добычу подстерегают.

Но чудеса какие! Среди воротившихся полчищ
Вряд ли хотя б одного найдешь угрюмого с виду.
Нет, не скорбеть, не грустить, - воротились они веселиться,
Ибо строптивой зимы созданья всюду пропали.
В рощах, полях и лугах полновластно весна воцарилась.
Вот уж по всем углам пернатые загомозились,
Гомоном разноголосым наполнив мир посветлевший.
Нежно пищали одни, а другие - горланили буйно.
Эти - с ликующей песней парили в небе высоком.
Те, по ветвям скача, вперебой творца прославляли.
Но из гостей никто не пенял на корм небогатый.
Выцвело платье у всех и за год совсем истрепалось;
Кто прилетел домой с хохолком в разноцветных заплатах.
Корму всего лишь горсть на полях собрали, однако ж
Духом не падал никто, на лишенья пенять и не думал, -
Всюду день-деньской беспечное шло ликованье.

Аист явился из странствий с гурьбой веселых соседей
И, на высоком коньке примостясь, пощелкивал клювом.
Тою порой, как от сердца восторг свой там изливал он,
Глядь, и хозяйка его из клети холодной явилась,
Издалека головой закивала другу приветно.
Крыши конек осмотрев, непригодным нашли его оба.
Тот же домишко, который срубили весной позапрошлой,
Нынче друзьям показался почти совсем обветшалым.
Много стропил, досок и решетин также изрядно
С крыши прочь сорвав, унесли крылатые ветры.
Двери, стены, порог расшатались либо осели.
Вся почернела изба, одряхлела и покосилась.
Тут же оба они, как пристало хозяевам добрым,
Спешно свой дом чинить принялись, усердия полны.
Прутьев охапку большую привес рассудительный аист,
Рьяно хозяйка его конопатила дыры и щели.
Много они потрудясь и уйму дел переделав,
Рыбку ловить полетели к болоту дружной четою
И, проглотив живьем там несколько жаб и лягушек,
Благодарение богу от чистого сердца воздали.
Скромности этой примерной учитесь, жалкие люди, -
Сладкие снеди вкушая, о боге помните крепко!

В чащах на сотни ладов отдавалось пение птичье,
Всюду - в полях и лугах - стоял трезвон неуемный.
Стаи кукушек лесных летали вместе с дроздами,
Звучным хором творца прославляли с зари до заката,
Ласточки стаями в небо на крыльях легких взмывали,
Словно как пули стреляя, носились в воздухе ясном;
После, едою своей немудреной вдосталь насытясь,
Рядышком чинно садились - о том да о сем покалякать.
В дальнюю высь к облакам величаво журавль подымался,
Будто стеная и плача, звенел, в поднебесье теряясь.
Только совсем не плач тот призывный звон журавлиный!
Нет, он являет пример, как великая сила господня
Чудо творит, вселясь и в птичье хрупкое горло.
Разверещался, услышав такое, род воробьиный:
- Что ж, ведь славим творца и мы как будто не хуже!

Но соловей в уголку, хитро скрываясь от взоров.
Всё дожидался, пока окончат песню другие, -
Много поздней потому он петь начинает весною.
Ночью, когда весь мир охвачен сном непробудным,
Бодрствует он и в тиши одиноко господа славит.
Также подчас на рассвете сельчан, погруженных в дремоту,
Щекотом будит своим и веселье в сердца их вливает.
Господи боже! Какое согласье царит во вселенной!
Осенью или зимою, когда мы ютимся в жилище
И, на лежанках свернувшись, храпим у печек любезных,
Нет и в помине тебя, - ты далеко, милая пташка!
Где-нибудь так же сидишь ты, в углу укромном нахохлясь,
И в сновиденьях, быть может, всё глупых комариков ловишь.
Но, когда наступает весна и с бодростью в сердце
Мы собираемся вновь выходить в поля на работу,
К нам прилетаешь и ты со своей свирелью волшебной.
Разом на сотни ладов заводишь сладкую песню,
Радуя нас и труды повседневные нам облегчая.

Но почему ты, дружок, на глаза показаться боишься,
В сумерках или в ночи зачинаешь свой клич неизменно?
Что в уголки потайные бежишь со сказкой своею?
Все - от господ до крестьян, от мальца-сопляка без штанишек
И до кряхтящего старца - твоей очарованы песней!
Всякий тебя восхваляет, когда, в урочную пору,
Нам ты сноровку свою являешь в песне чудесной.
Перед тобою ничто гармония наших органов!
Скрипкам и гуслям должно устыдиться, когда, разгулявшись,
Сладостный голос возвысив, выводишь звонко я четко;
«Сивку подхлестывай, Юргис, бичом пощелкивай бойко!»

В час, когда на постель мы валимся, тяжко намаясь,
И в темноте начинает смелей твой смех рассыпаться,
Ты - меж пернатых других - королевским величьем блистаешь,
Всё прихотливей, искусней свои ты наводишь колена.
Если ж бывает, порою покажешься ты на мгновенье,
Вдруг предстает перед нами воробышек в серой сермяжке.
К барским нарядам роскошным, соловушка, ты равнодушен,
Золототканых тюрбанов краса тебя не пленяет,
Истый мужик, и в нужде поешь ты, унынья не зная.
Ах, и между людьми не часто ль видим такое, -
Всякого дива немало встречается в мире подлунном!

Закоренелый бездельник, набравшийся в городе спеси,
Новым нарядом своим щеголять ежедневно привыкший,
Перед крестьянами Диксас топорщит жирный затылок,
Ну, а когда сквозь зубы он слово-другое обронит,
Бурас, и тот плюет, удивляясь, особенно если
Бога и белый свет начинает хулить он порою
И, улыбаясь по-барски, лишь тупость свою проявляет.
В лапти дрянные всегда обувается Кризас почтенный.
Смотришь - годами всё тот же кожух надевает крестьянский
И соловьем распевает под крышей невзрачной своею,
Господу хвалу воздавая от чистого сердца.

Знаем, любезная пташка, по-барски не ешь и не пьешь ты,
Окорока и колбасы тебя ничуть не прельщают.
Вовсе не жалуешь барских напитков, шипучих и сладких,
Пищу простую свою запиваешь водою из лужи.
Помни ж всегда о еде! Пожирай, милосердья не зная,
Тех, кто с жужжаньем и звоном докучливо вьется над нами,
Сколько угодно ешь козявок разнообразных!
Майским жуком, мошкарой, стрекозой расписною не брезгуй,
Ешь, дружок, муравьев, не щадя их личинок несметных.
Только про нас не забудь, по весне явившись и лето
Празднуя в рощах, когда раскатишься звонко и четко:
«Сивку подхлестывай, Юргис, бичом пощелкивай бойко!»


Ты, человек недостойный, учись утешаться немногим,
Ежели скудно поесть иногда и тебе приведется.
Вон - погляди на пернатых: одни - червячками дрянными
Кормятся в трудную пору; другие - в поисках зерен
Бродят, травку щипля; ведь и этим гостям ежегодным
Нечем в наших краях разжиться ранней весною,
Но на лишения все же из них никто не пеняет.
Больше тебе, человек, отпущено благ всемогущим,
Что же ворчишь ты, когда приходится в год недородный
День ото дня порой шюпинисом одним пробавляться.


Произошло меж пернатых внезапно смятенье большое:
С клекотом властным и грозным орел явился пред ними.
«Цыц! - вскричал он. - Молчок! Пусть затихнет галдеж бестолковый,
Слово высокое наше послушайте с должным вниманьем».
Всяких пернатых тьмы услыхали призыв громогласный,
Вмиг отовсюду слетелись, представ перед царские очи.
«Слуги покорные, царь! Что милость ваша прикажет?»
- «Мы, - отозвался орел, - немедля узнать пожелали.
Как перенесть ухитрился народ наш суровую пору?
Туго ли вам приходилось, и все ли в живых вы остались?
Может, кто в когти сове иль хорьку случайно попался?
Может, кого ястребок заклевал, придушила куница?
Может, злодей-человек подстрелил, в лесу подстерегши,
Или в железный капкан залучил коварно беднягу,
Чтобы, его общипав да зажарив, съесть без остатка...»

Тою порой, как орел обо всем узнавал хитроумно,
Аист, в гнезде своем, пыжась, как барин заправский,
Кланяясь всё да кивая, да весело прыгая, молвил:
«Бог в ту пору, когда наш мир воздвигал он и строил,
Тысячи тварей земных сотворил и пустил размножаться;
Каждой твари назначил он пищу, - и подлинно диво
Всюду, куда ни глядим, открывается нашему взору!
Воду одним во владенье отвел навсегда всемогущий.
Он существам другим дал крылья, чтоб в воздухе плавать.
Много пернатых в лесу под деревьями прячется тайно,
В поле много летает, в садах порхает беспечно
Иль во дворах у людей копошится; смотришь, однако,
Пищей-питьем господь оделяет всех без различья!

Правда, и скудные дни выпадают порой, особливо
Если надолго повсюду дожди зарядят проливные,
Либо терзает мир господь за грехи человека.
В ужас приводит нас всех человек, когда он стреляет,
Нашей родни без числа загубил этот недруг старинный,
Часто птенцов желторотых лишает он матери милой,
Или из гнезд родных похищает, взобравшись высоко.
Изголодавшимся птицам, как впрямь благодетель какой-то,
Зернышек он отсыпает - пожалуйте, мол, насыщайтесь!
Если же кто, соблазнясь, подойти осмелится близко,
Он простаков таких накрывает крепкою сетью
Или  огнем из ружья их косит, косит нещадно…
Но и меж птиц, конечно, мошенников тоже немало -
Эти не прочь поживиться мясцом друзей умерщвленных.
Ястреб, алчный и злобный, сова, ястребиный советник,
Ворон, а также ворона с воровкой сорокой в союзе
Губят, как знаем, бедняг ежегодно десятками тысяч.
Всё же среди нас едва ль найдутся злодеи такие,
Как человек, когда он алчет лакомой пищи».

Вдруг средь этих бесед неладное что-то случилось:
Голос истошный раздался, кричал утопающий будто.
«Ох, помогите, спасите!» - на .всю округу вопил он.
Остолбенело с испугу собранье пестрое птичье.
Даже орел на мгновенье застыл там, пикнуть не смея.
Только летучая мышь с неразлучной серой совою
Повылезали с опаской из темных своих закоулков,
Чтоб разузнать да разведать, что страшного произошло там.

Барин, наряженный пышно (подумай - сраму-то, сраму!), -
Только подумай: почтенный, высокопоставленный барин,
Жирной едой нагрузясь и хватив рейнвейна не в меру,
По полу с воем катался, себя без конца проклиная.
Так он усердно чертей поминал с чертенятами всеми,
Так сквернословил он гнусно и так он орал несусветно,
Что наконец и самой преисподней сделалось жарко,
И ходуном заходили ее потрясенные недра.
Нам-то известно, как баре умеют проклятьями сыпать,
Но уж от них набрались той мудрости бурасы также.

«Что там с тобою, бедняга? - участливо, простосердечно
Пана летучая мышь спросила, духу набравшись. -
Или заморской икрой обожрался и брюхо схватило,
Или наелся жарких и назад всё прет из утробы?
Так же и дядюшка твой, мне помнится, жизнь свою кончил,
С кучей своих кумовьев пируя год позапрошлый, -
Долго он, долго томился, покамест не лопнул да помер».

Мыши летучей слова брюхачу растрогали сердце,
Вдвое раздулся и пуще чудесить стал перед нею:
Из головы исступленно он выдрал несколько прядей,
Вырвал он вслед за тем и своей бороды половину,
После - щеки и лоб исцарапал ногтями кривыми.
Мало того, брыкаясь, ладонями по полу шаря
В поисках денег пропавших, он стол невзначай опрокинул,
Так что псы, гурьбой набежав со всего околотка,
Вволю наелись жарких да супов диковинных барских.
Только и этого мало: ножище схватив преогромный,
Горло себе перерезать совсем уж было собрался…
Тут-то у мыши летучей сердечко зашлось с перепугу,
В крыльях силы не стало, повисли они у бедняги.
Так - без подружки - сова, удрученная смертной печалью,
Вскоре назад воротилась одна-одинешенька в дом свой
И о больших чудесах, происшествиях невероятных
Миру всему досель еженощно напоминает,
Неутешимо вздыхая и плача о том человеке.

«Глупости, - молвил Лаурас, на палку свою опираясь,-
Блеберис глупости порет с разинями разными вкупе, -
Дескать, ночи и дни в городах бесшабашно пируют,
Дескать, в забавах привыкли свой век коротать горожане.
Эти разини, порой на хоромы роскошные глядя,
Слушая грохот карет господских раззолоченных,
Думают, видно, видно, всерьез, что любой расфуфыренный барин
Вовсе не знает забот, веселится, как ангел небесный.
Эх, землячок, небось не порют умники наши
Этакий вздор, когда шюпинис выскребают усердно
Иль, собираясь в гости, хлопочут о новых лаптишках.

Разве не глупо, скажи, что подручный Каспарса, Милкус,
Ходит повсюду напыжась, большого барина  корчит,
Бурасов, честных и скромных, он ставит ниже скотины.
Ты почему, подлец, перед всеми нос задираешь?
Или забыл ты, что Блеберис был твой хозяин недавно,
Ты ж, в батраках служа, кормил свиней да овечек,
Шлепал в худых лаптях, как мальчишка, на барщину плелся.
Вспомни: бывало, Причкус, как должно примерному шульцу,
Плетью по заду тебя хлестал, к сохе подгоняя.
Вспомни, как батюшка твой, выходя из себя, не однажды
Тяжкой колодкой сапожной в тебя запускал, чертыхаясь;
Также и матушка часто метлою тебя колотила.
Нынче ты барина корчишь, ты всё петушиться изволишь.
Бурасам нашим расправой грозить не стесняешься, если,
Издали саблю твою на новом ремне заприметя,
Шапок они не ломают да спин не сгибают в поклоне,
Глупой спеси твоей угождая беспрекословно.

Ты бы, сопляк, сперва научился растапливать печку
Да своему господину ботфорты как следует чистить.
Будто не знаешь и сам, что хозяин твой нынешний, Каспарс,
Олухом круглым тебя почитает и палкою греет:
Ты ведь ни «капэ», ни «тэ» наливать не умеешь, как нужно.
Ну-ка, в лапти влезай да опять в пастухи подавайся!
Или не видишь, дурак, как несчастные свиньи да козы
Тычутся в щели закутка, соскучась по корму и пойлу,
Ну, и зачем от скотины ушел ты, скажи-ка на милость?
Разве тебе за труды не уплачивал в срок твой хозяин?
Разве хоть раз, не поев, ты со стадом на луг отправлялся?
Вспомни, как в дом свой тебя, голоштанного, Блеберис принял,
Сколько вычесал вшей из твоей башки он, покуда
Свинок его считать научился ты с помощью божьей!
Сколько потом провозился с тобой, недоумком, покамест
Свинок его полдесятка с кабанчиком пестрым дерзнул ты
Выгнать из хлева на двор да прогнать их через ворота!
Нынче - хозяйского дома чуждаешься, неблагодарный,
Дерзко пренебрегаешь хозяйским именем честным.
Дурень! В колодец не плюй! Не пришлось бы каяться после!
С нищей сумою пойдешь, если бог за грехи покарает!»

- «Люди в года молодые, - раздумчиво Причкус промолвил, -
Резвостью схожи со ртутью, что бегает в склянке, и, часто
Удержу вовсе не зная, себе лишь вред причиняют.
Все мы, по-разному каждый, в ту пору, конечно, дурили,
Глупостей всяких не счесть, что мы натворили в те годы.
Помню, как в детстве, бывало, на улицах мы собирались,
Всё позанятней придумать забавы да игры стараясь:
Те - за ватагой ватага - верхом на тростинках и палках
Целые дни по грязи носились с криком и визгом.
Эти, кнуты из мочалы скрутив, намотав их напалку,
Щелкали ими, летали туда и сюда, как шальные.
Девочки, что не могли без нянек сделать ни шагу,
Куклы уже мастерили из пестрых лоскутьев и тряпок,
Их на ручонках таскали и нянчили - пащенков милых.
Мы-то ведь знаем, как дружно весну справляют ребята.
Знаем, барчата нередко с детьми крестьянскими рядом,
Словно как братья родные, в пыли да грязи копошатся;
Знаем, всякую чушь болтают те и другие.
Так же барчук в наказанье шлепок получает по заду,
Если, как прочие дети, осмелился в люльку наделать.

Каспарсу на дом письмо надлежало немедля снести мне;
К новым воротам его подойдя, я скинул шапчонку,
Ждать приготовясь, покуда войти не прикажет хозяин.
Вижу - бабенка бежит, задыхается… «Грита, - кричу ей, -
Что ты летишь как шальная? Беда, что ль, в доме случилась?»
- «Ах, - отвечает лукаво, - барчонок-то наш начудесил…»
К пруду пускается вмиг и штанишек загаженных пару
Ну полоскать, выжимать… Поспешил я скорей отвернуться.
Тут же неподалеку приметив стоящего, сгорбясь,
Кризаса: - «Друже,- сказал я,- что думаешь, видя такое?
Разве не пакостят так же бездельники милые наши?»

Новорожденных своих наряжают в отрепья крестьянки
И уложить спешат потом в какой-нибудь угол.
Нам-то известно, как бурас потомство растит-опекает.
В бархат и шелк одевают младенцев счастливые баре,
Их, спеленав, кладут на перины из тонкого пуха,-
Ан поглядишь, от крестьянских не разнятся барские дети.
Так же несносно, как наши, орут - чуть что приключится.
Что тут попишешь? Пока растут на свете ребята.
Первое их ремесло - болеть, да плакать, да хныкать,
И ни один досель не вырос в радости только,
Кто, скажете из нас не плакал, будучи в люльке?

Видно, соседи, в наш край возвращается, с помощью божьей,
Милое лето - с теплынью, с деньками погожими - снова.
Зеленью свежей земля обнаженную спину накрыла.
Всякая тварь оживает и, лето почуя, ликует.
Вот собираются в небе несметными стаями птицы,
Носятся взад-вперед, веселясь от зари до заката.
Тайно успел положить из пернатых кое-кто яйца,
Но - погодите немного - и, вылупясь, птенчики ваши
Писк подымут и вам докучать начнут нестерпимо.
Но за труды никакой благодарности вы не дождетесь.
Так вот и с нами бывает, как с птицами,-  знаем, на свете
Тяжких забот не избег ни один из нас, горемычных.

Мы ведь, А, Б и В еще произнесть не умея,
Много забот и тревог родным доставляем, покуда
Бегать, а после играть наконец начинаем друг с другом.
А помаленьку с годами разумней став и степенней,
Мы получаем на долю труды и беды лихие.
Куклы с лошадками разом как будто рукою смахнуло,
Дело другое, когда, кожух накинув пастуший,
Коз и свиней выгоняешь и с голоду брюхо подводит,
Или как дождь проливной обмывает плечи и спину,
Или позднее, когда ты следуешь за бороною
Да остановится вол, заупрямясь вдруг, - и ни с места.
Эх, как подумать - тоска возьмет, особенно если
Куклы живые вдобавок в домишке твоём заведутся
И от зари до заката начнут досаждать пустяками.
Знаешь небось, каково, если куча является кукол!

Ах, Адам, человек ты первый грешного мира!
С Евой своей в раю ты справил праздник весенний.
Сладких запретных плодов потихоньку с нею отведав,
Много-премного зла и себе и нам причинил ты.
Бог разбранил тебя и в гневе проклял всю землю,
Тотчас тебе повелел он из рая вон убираться.
Хлеб свой в поте лица добывать ты будешь, сказал он.
Ты удалился, несчастный, и с Евой, женкой своею,
В грубые шкуры одетый, бродил по полям бесконечным,
Прятался робко во тьме и в кустарник глухой забивался.
Знаем - так же и мы: как бед натворим, то с перепугу
Прячемся или блуждаем и места себе не находим.

Праотец наш! Конечно, чудесили тоже немало
Первые дети твои, покуда выводок целый
Не народили они. И тебе, старина, досаждали
Чада твои дорогие, как нам досаждают! Ведь правда,
Ты со своею подругой не ведал, как буйно на свете
Племя твое расплодится и сколько всяческих тягот
Вынести придётся, пока наконец не войдет оно в силу.
Знать бы, что думала Ева, твоя ненаглядная женка,
Крик младенца услышав, пронзительный, неугомонный,
Или тогда, как впервые задок сыночку обтерла
И, спеленав неумело, проказника сунула в угол.
Много ль вы, господи боже, узнали радости оба
После, как передрались сынки любимые ваши,
Брат на брата восстал и в гневе лишил его жизни!
Эх, Адам, Адам! Преступив повеленье господне,
Сколько горя и бед и себе я нам причинил ты!
Только родимся на свет, как в гости - одна за другою -
Жалуют беды к нам - и от люльки и до могилы
Ни на минутку от них избавления нам не дождаться.
Чем тут поможешь? Покуда на белом свете живется,
Все мы должны терпеть, подчиняться воле господней.
Да и не всё же страдать! Деньки выпадают иные:
Вдосталь нагоревавшись, мы радость вдруг обретаем.

Видите - злая зима от нас отступила в смятеньи,
Стали светлей вечера, и ночи укоротились,
Солнце в полдень всё выше и, в небе стоя подолгу,
Землю теплом размягчает и травам велит подыматься;
Скоро, глядишь, и цветы на лугах взойдут - запестреют,
Рвать мы их будем, и нюхать, и славить весну повсеместно.
Только труды и заботы на нас навалятся снова,
Время пришло - спозаранку на барщину людям тащиться.
Сколько мучений, покуда в амбары свезем умолот мы,
Что непроросшим зерном по клетям лежит в ожиданьи,
Сколько еще дожидаться, пока шюпиниса наварим.

Ну, так теперь поскорей, уповая на милость господню,
С должным усердьем возьмемся за труд повседневный, соседи,
Пусть не смутится никто, если вновь зашумит непогода,
Пусть никого не пугает весеннее непостоянство.
Мешкать не будем, соседи! О нуждах время подумать!
Скоро на пахоту. Сохи наладим загодя, братцы!
Новые зубья нужны к боронам и добрые кони.
Дело  известное: там, где волы насилу плетутся,
Бодро кони бегут, на них лишь только прикрикни».

- «Кажется, - молвил Слункюс, - недавно, с помощью божьей,
Малость от тяжких трудов отдохнули руки и ноги. 
Эх, и сколько же раз, забыв лихие заботы,
Я, полушубком укрывшись, храпел у натопленной печки.
Да, вот если б зима на дворе подольше стояла,
Если бы только спать суждено нам было на свете!
Смотришь, господи боже, весна стучится в окошко,
Бремя забот пора на плечи вскидывать снова.
Эх, как вспомню о том, из глаз запросятся слезы.
Женка моя - небось обычай знаете бабий -
Днями ходит, нахмурясь, да руки ломает, да плачет…
Видя такую беду, говорю я, кряхтя и вздыхая:
«Матушка, угомонись, поревела малость - и хватит!
Верь, совладаем с работой не хуже других! Ведь известно,
Старое вертится тихо всегда колесо, а надежней
Ну, а такое, что мчится, несется с бойким подскоком, -
Смотришь, на полпути развалилось и прочь отлетело.
Так же ленивый конь, что плетется шагом неспешным,
Часто громоздкую кладь уносит шибче и дальше,
Ну, а горячая лошадь, что рвется вперед, как шальная,
Без толку силы растратит и тут же от клячи отстанет.
Так же, к примеру, дегтярник: тишком по дворам деревенским
Он на тележке дрянной разъезжает с дегтем-смолою.
А посчитай - так небось выручает немалые деньги.
Что, скажи, из того, что бурас иной суетится,
Что из того, что терзает заботами без толку сердце?»

Кубас, отец мой покойный, таким дурачиною не был,
Также и дедушка Стяпас учил меня жить по-другому.
«Дети! - бывало, кричит, на рогожке с похмелья валяясь,
Словно простой мужик, дерюгой грубой укрывшись, -
Дети, и думать не смейте о новшествах разных, - живите
Так, как родители ваши, как деды и прадеды жили:
Не суетясь, не спеша, принимайтесь за труд повседневный, -
Силы щадите свои, покуда вы молоды, чтобы
Кое-что вам про запас на грядущую старость осталось».
Эти слова отца и деда навек я запомнил,
Их, доколе я жив, вспоминать и твердить не устану».

Речь неразумную эту услышав, соседи смутились,
Но напрямик лентяю ответил Причкус: «Ступай-ка,
Жук навозный, туда, где раздолье вашему брату.
Из году в год с семьёй увязая по горло в навозе,
Ты и себя самого и нас, литвинов, позоришь.
Я, как подать взыскать прикажет амтсрат,  бывало,
Сколько тебя по спине в сердцах дубьем колошматил,
Клочья летели порой с твоего кожуха и кафтана.
Вахмистры сколько, припомни, тебя, беспутного, драли, -
Ноги едва волоча, не раз на барщину брёл ты,
Лодырь! Кутя бесконечно да лакомясь сытной едою,
Ты запустил вконец и полоску свою и домишко,
И совращать вдобавок детей своих не стыдишься.

Нам же, соседи честные, друзья любезные, - нам же
Нечего, знаем, стыдиться, когда в урочную пору
Вновь за крестьянскую нашу работу примемся дружно.
В поте лица пахать, боронить и сеять мы будем.
Так ведь и первые люди, вослед за грехопадением,
В тяжких заботах, в трудах насущный хлеб добывали.
Не обещался всевышний кормить нас, грешных, задаром.
Не проживешь на свете, ленясь да валяясь бездела.
Если, приятель, хочешь поесть и сытно и вкусно,
В поле ты должен сперва потрудиться, сил не жалея.
Так что возьмемся теперь за упрямых быков попроворней,
Их мы украсим венками, потом послушанью научим.
Всё, что за долгую зиму они передумали в стойлах,
Пусть нам поведают нынче - весенними теплыми днями.
Что ты оскалился, Мерчис? Над чем смеяться ты вздумал?
Или забавно, что время крестьянам на барщину выйти?
Ты ведь не знаешь, сопляк, каково, когда пестрячок твой
Вдруг заупрямятся или соловый еле плетется.
Вот и увидишь, сладко ль, когда заругается амтман,
Топнет ногой, заорет, заскрежещет в гневе зубами.

Злыдень Пукис, не мешало б умом и тебе пораскинуть,
Ежели Лаурас пошлет распахивать Каспарсу пустошь,
Ты ведь бычков своих загоняешь бесчеловечно,
Как живодёр настоящий скотину бедную мучишь.
Страшно, ей-богу, смотреть, как стадо пастух выгоняет
И за ворота быки выходят с жалобным ревом.
Вот проходит один, шатаясь, со сломанным рогом,
Вот, облезлый, бесхвостый, плетется другой через, силу.
Взыскивать подать намедни явился начальник, и тут же
Стал он у всех дознаваться, что сделалось вдруг со скотиной.
«Это, - Пайкжентис молвил, - мерзавец Пукис постарался».
Что ты творишь, злодей? Одумался хоть бы немного!
Совести нет у тебя, совсем, как видно, рехнулся.
Ты рассуди, каково, если б вдруг твой бык, как хозяин,
Впряг тебя в плуг иль в соху и погнал, кнутом понукая,
После ж, до полусмерти работой тяжкой замучив,
Стал бы тебе, как скотине, совать солому иль сено,
Или, когда одряхлеешь, тебя на убой потащил бы.
Только подумай, как сладко жилось бы тебе, непутевый,
Если б ты должен был соху волочь от зари до заката.
Благодари же творца за то, что в страдную пору
Бурый твой бык или рыжий усердно тебе пособляют,
Что с бороною идут по пашне кони покорно.

Ну же, ярмо надевай, на ленивца быка поскорее,
Плетью его подстегни, если вдруг заупрямится в поле.
Должен он слушаться, ибо твоим насытился кормом,
Жажду твоей водой утолять из пруда привык он.
Только наказывай с толком, хлестать без нужды избегая,
Или в скотину и сам превратишься мало-помалу.
Часто ведь ходит с сохою бедняга, вконец измождённый,
Ты же его понукаешь, не зная удержу в гневе,
Так что, насилу дыша, он пасть разевает широко,-
Набок свисает язык, горячей пеной покрытый.

Трудится вол подневольный, горбом он корм добывает,
Но в голодуху и тот частенько с жалобным стоном,
Чуть ли не плача, сенца пожевать у хозяина просит.
Милые, разве не то же случается часто и с нами,
Мы, от тяжелых трудов на ногах держась через силу,
Чёрствые крохи едва жуем в обед или полдник,
Вместе с волами водицу мы в поле тянем из лужи,
Где копошатся козявки и где лягушкам раздолье.
Только вздыхать сокрушенно и сетовать горько не стоит, -
Разве не всё одно, чем набить голодное брюхо,
Только послал бы господь побольше здоровья и силы.
Ну, так, соседи, пока пожуем кусок  незавидный, -
Осень, придет, и тогда наедимся вкусней и сытнее.

Вот наконец и телята гурьбою по лугу скачут,
Вот уж брыкаются свинки, припав к соскам материнским,
Нам уж немало яиц накудахтать куры успели,
Скоро, видать, и цыплята проклевывать станут скорлупку.
Рябушка в лад с белозобкой уже заквохтала тихонько.
Рвутся уже из яиц гусята нетерпеливо, -
Глянь, как, в добрый час гусак дождавшись потомства,
Новорожденных своих с поклонами в кучу сгоняет.
Мяса хватит теперь, нарождается живности много, -
Будет что жарить и парить, хозяйкам работа найдется!

Ну, так теперь постарайтесь, соседи, люди честные,
Поле свое распахать и взрыхлить его хорошенько,
В мягкую землю бросить семян побольше добротных,
Мы ведь не можем кормиться одним лишь салом да мясом, -
Как обойдешься без хлеба, к примеру, шкварок нажарив?
Также нам нужно, соседи, весенний праздник справляя,
Помнить о целом годе, - ведь год-то почтенное время.
Снеди на каждый день припасти нам нужно, соседи,
Чтобы лишений не знать и впредь - до осени щедрой».
- «Кстати, - промолвил Блекюс, - запас-то наш прошлогодний,
Всё что, летом собрав, припрятали мы по-хозяйски,
Нынче подходит к концу, да и скоро совсем подберется.
Наши чуланы, лари от добра ломились недавно,
Ну, а теперь опустели - запасов меньше да меньше,
Да, хоть шаром покати в закромах и амбарах, соседи,
Так что на кашу, кисель, шюпинис, душистый и вкусный,
Там ничего не найдется, - ну, разве самая малость!
В подполах и кладовых, где грудами прежде лежала
Всякая овощь: морковка, и репа, и брюква, и свекла, -
Бедность повсюду такая, что только и чешем затылки,
Круглыми днями гадая, чем будем до лета кормиться.
Эх, кровяные колбасы, копченое сало, ветчинка!
Чуть ли не плача, о вас мы каждый день вспоминаем».
- «Цыц! - тогда ему Причкус сказал в сердцах по-литовски. -
Хватит ныть! Всегда кричишь об одной недостаче.
Сам же во всем виноват! Почему в богатую осень
Так бессовестно ты запасы свои поедаешь,
Что поросенок один к Мартынову дню остается?
Ты бы на жирный кусок налегать старался пореже,
Постным тогда не пришлось бы весной тебе пробавляться!

Вот и берись опять, если хочется есть, за работу!
Ты потрудись, и тебе воздаст обильная осень.
Полю, что нужно, дай, если хочешь с лихвой урожая,
Ведь не обязана блага земля дарить безвозмездно.
Знаешь не хуже и сам, что одни волчцы, да крапива,
Да повилика-трава не нуждаются в помощи нашей,
Хлеб же и всякая овощь родятся, когда их посеешь.
Салом да мясом одним ты всегда готов обжираться,
Не дорожишь совсем ни свеклою ты, ни капустой.
Вот потому ежегодно, к весне порастратив запасы,
Бледный и отощалый, на барщину еле плетешься.
Сеять ступай да посей всё то, что нужно в хозяйстве,
Гречку бобы, ячмень рассыпай рукой тароватой.
И про овес не забудь, свою засевая землицу.
Ты ведь ждешь киселя, а кони - доброго корма.
Также смотри: отведи для гороха полоску побольше;
Знаешь ведь сам, как он вкусен, когда шюпинис ты сготовишь,
Сколько нам хлеба к тому же сберечь в году помогает.
Для конопли не мешает землицы немного оставить,
Не поскупись - пригодится в хозяйстве твоем немудреном.
Плохо, что ли, когда совьешь ты веревку, приятель,
Также про черный день в карман деньжонки припрячешь.
Льна, сколько Грита захочет, посей; пререкаться не вздумай.
Женский обычаи таков: побольше льна подавай им.
Им бы - все прясть да ткать в глухую зимнюю пору.

Но не брани ты особо занятие женское это:
Разве не весело слушать зимою шум и жужжанье
Прялок, когда за работу садятся наши хозяйки?
Разве не любо смотреть, как Грита проворная пряжу
Между ткачихами делит, готовые белит холстины?
После садится она кроить, что нужно для дома,
Даже тебе на портянки обрезков пару оставит.
Ах, если б женушки все постараться вот так захотели.
Разве было б тогда оборванцев столько, подумай.
Ах, взаправду тогда бы по-барски наряженный бурас
Сесть пожелал не иначе, как с немцем-сановником рядом,
И перестали б тогда его поносить и французы.

Кажется, - Причкус сказал, - говорю я сущую правду.
Из года в год по дворам разъезжаю по должности шульца
И примечал не раз, как на супрядках в зимние ночи,
В тесный собравшись кружок, сидят над пряжей хозяйки.
Много видал я таких, для которых беда небольшая,
Если у них колесо всё тише и тише вертится,
Ибо чесать языки начинают по бабьей привычке.
И между тем рука теребить кудель забывает,
Ну, и опять же нога - колесо вертеть непрерывно.
А прибауткам конца нет, - ан, смотришь, зима на исходе,
Вот и весна пришла, а за ней и милое лето.
Тут, спохватясь, они за работу спешно берутся,
Пиме готовится ткать, основу закладывать - Еке.
А из чего же им ткать, если прясть и сучить не хотели?
Вот я глядишь, к весне домашние все без одежды,
Ходит хозяин в портках заплатанных, в драной рубахе,
И голышом ребятишки по улицам бегают днями.

Это про вас говорю я, негодницы, вас укоряю!
Вам же, хозяйки честные, помощницы верные наши,
Вам-то нет нужды стыдиться моих речей возмущенных,
Пусть их стыдятся те, кому не стыдно лениться.
Честь вам и слава, чьи прялки с жужжаньем неугомонным
Не устают ни на миг сучить добротную пряжу,
Честь вам и слава, чьи кросна гремят порой предвесенней,
Чей расторопный челнок суетится со стуком немолчным.
Честь вам и слава, подруги, чьи снегом весенним белеют,
Лежа на пестрой лужайке, полотна в лучах полуденных.

Но не чурайтесь трудов потяжеле, похлопотливей,-
Вон огороды пустые скучают по вашим заботам,
Так что пока отложите свои веретена и прялки,
Кросна пока уберите, подальше их в угол задвиньте,
Заступы, грабли хватайте, лопатами вооружайтесь.
Ишь как в размякшей земле ковыряется крот, поглядите!
Овощи сеять, сажать он и вас в огороды торопит.
Видно, нашему брюху взаправду нужно немало.
Да, не довольно ему, что снаружи его украшаем,
Брюху изо дня в день охота побаловаться.
Вам свой нижайший поклон отвесят голые брюха,
Милость ваша, хозяйки, прикрыть их теперь постаралась,
Новых много наткав армяков, порток и рубашек;
Но почитать, похвалять они вас будут всё больше,
Если, принарядившись, начнут убирать на пирушке
Ваши колбасы и сало, и разные овощи также.
Ну, так теперь вы посейте всё то, что можно посеять,
Вы посадите капусту, морковь и репу посейте,
Помните крепко о луке и не забывайте о свекле,
О пастернаке, а также - картофеле, сытном и вкусном.
Сеять, полоть, поливать и окучивать в срок постарайтесь,
Дружным и спорым трудом проводив весеннюю пору,
Ждите, покудова лето к работам другим позовет вас».